Такой эксперимент не в наших силах, а потому ответа мы не получим. Однако кое-какие подсказки нам может дать изучение двух важнейших свойства истории.
Каждая точка в истории является развилкой. Из прошлого в настоящее идет одна-единственная пройденная дорога, но от этого момента в будущее их — мириады. Некоторые из этих дорог широкие и ровные, они удобно размечены, и потому, скорее всего, именно по ним и пойдет человечество. Но случается, что история — или тот, кто делает историю, — сворачивает «не туда».
В начале IV века н.э. Римская империя могла выбирать из множества религий. Могла и дальше цепляться за традиционный и весьма разнообразный политеизм. Но император Константин, оглядываясь на столетие разрушительной гражданской войны, подумал, что единая религия с четко сформулированной доктриной сумеет объединить этнически пестрое царство. Он мог выбрать на роль национальной религии любой из современных ему культов — манихейство, митраизм, поклонение Изиде или Кибеле, зороастризм, иудаизм и даже буддизм. Почему из всех богов он предпочел Иисуса? Что-то привлекло его лично в христианском богословии или какие-то параметры этой религии делали ее наиболее подходящей для его целей? Константину было откровение или кто-то из ближних советников подсказал, что христианство быстро распространяется и лучше бы вскочить в этот поезд, пока не поздно? Или все дело в том, что мама крестилась, и Константин понимал, что ему не будет покоя, пока он не последует ее примеру? Историки могут рассказать, как христианство овладело Римской империей, но не сумеют объяснить, почему была реализована именно эта возможность.
В чем разница между рассказом о «как» и объяснением «почему»? Первое означает реконструкцию последовательности событий, которые ведут из одной точки в другую. Объяснить же «почему» — значит найти причинно-следственные связи и установить, почему состоялась именно эта цепочка событий, а не любая из других.
Некоторые ученые предлагают детерминистское объяснение таких событий, как расцвет христианства. Они пытаются свести человеческую историю к действию биологических, экологических или экономических сил. И настаивают, что некий географический, генетический или экономический фактор римского Средиземноморья сделал возвышение монотеистической религии неизбежным. Большинство историков к таким гипотезам относится скептически. Такова особенность академической истории — чем лучше знаешь конкретный исторический период, тем труднее объяснить, почему все произошло так, а не иначе. Те, кто обладает лишь поверхностным знанием об этом времени, обычно не замечают других возможностей, кроме той, что в итоге реализовалась, и рассказывают упрощенные сюжеты, о том, что иного исхода просто не могло быть. Кто разбирается в эпохе, осведомлен и о множестве путей, которыми история почему-то пренебрегла.
На самом деле те, кто по идее должен был лучше всего разбираться в ситуации, — люди, жившие в ту эпоху, — они как раз в ней совершенно не разбирались. Римлянин эпохи Константина видел будущее как в густом тумане. Железный закон истории: то, что задним числом кажется неизбежным, в свое время вовсе таковым не выглядит. Взять хотя бы сегодняшний день. Вышли мы из глобального экономического кризиса или худшее еще предстоит? Будет ли Китай и дальше расти такими же темпами, пока не превратится в сверхдержаву? Утратят ли Соединенные Штаты гегемонию? Подъем монотеистического фундаментализма — предвестие будущей бури или легкая рябь, не имеющая значения в долгосрочной перспективе? Нас ждет экологическая катастрофа или технологический рай? Убедительные доводы можно привести в пользу и той, и другой, и третьей версии, а точно не может знать никто. Но пройдут десятилетия, люди оглянутся и скажут, что ответ был очевиден.
Особенно важно понимать, что порой реализуется как раз та альтернатива, которая современникам казалась наименее вероятной. В 306 году, когда Константин взошел на престол, христианство было всего лишь одной из восточных сект, и того, кто предсказал бы превращение его в государственную религию империи, подняли бы на смех — как поднимут сегодня на смех того, кто решится утверждать, будто в 2050 году государственной религией США станет кришнаизм. В октябре 1913 года большевики в России представляли из себя маленькую радикальную партию. Ни один здравомыслящий человек не предположил бы, что через четыре года они завладеют страной. В 600 году н.э. еще более нелепым показалось бы пророчество, что группа кочующих в пустыне арабов вскоре захватит территории от Атлантического океана до Индии. И действительно, если бы византийская армия отразила первый натиск арабов, ислам, по всей вероятности, остался бы локальным культом горстки посвященных, и ученые без труда объясняли бы, почему откровение, посетившее немолодого купца из Мекки, не имело шансов широко распространиться.
Разумеется, возможно не все. География, биология, экономика накладывают свои ограничения. Но внутри этих ограничений остается пространство для самых неожиданных событий, не обусловленных никаким законом.
Подобный вывод разочарует многих читателей, привыкших к детерминизму в истории. Детерминизм нас устраивает, поскольку уверяет, будто наш мир и наше мировоззрение — естественный и неизбежный продукт истории. Естественно и неизбежно жить в национальных государствах, строить экономику по капиталистическим принципам, пылко отстаивать права человека. Отказать истории в детерминизме — значит согласиться, что национализм, капитализм и права человека мы исповедуем ныне просто по стечению обстоятельств.
Но историю невозможно объяснить с позиций детерминизма, ее невозможно предсказать, потому что она хаотична. Слишком много сил взаимодействуют одновременно и так сложно переплетаются, что достаточно малейшего изменения мощности этих сил и характера их взаимодействия — и результат будет совершенно иным. Более того, история — хаотическая система второго уровня. Хаос первого уровня не реагирует на предсказания относительно себя. Так, погода есть хаотическая система первого уровня. Миллионы факторов влияют на нее, и все же мы можем построить компьютерную модель, которая будет учитывать все больше факторов и выстраивать все более точные прогнозы.
Хаос второго уровня реагирует на предсказания о себе, и потому в точности его развитие невозможно предсказать. Например, рынок — хаотическая система второго уровня. Что произойдет, если мы разработаем компьютерную программу, которая со стопроцентной точностью будет предсказывать завтрашние цены на нефть? Цены тут же отреагируют на пророчество, и пророчество не сбудется. Если текущая цена находится на уровне $90 за баррель, а непогрешимая компьютерная программа предсказывает повышение до $100, трейдеры кинуться скупать нефть, чтобы нажиться на разнице цен, и в результате цена подскочит до $100 уже сейчас, а не в ближайшем будущем. А что случится в ближайшем будущем? Этого никто не знает.
Политика тоже хаотическая система второго уровня. Многие люди критикуют советологов, которые не сумели предсказать революции 1989 года, бранят специалистов по Ближнему Востоку, проглядевших Арабскую весну 2011 года. Но ругают их несправедливо: революции по определению непредсказуемы. Предсказуемая революция не происходит.
Почему так? Представим себе: сейчас 2010 год, какой-то гений политических наук с помощью некоего компьютерного кудесника разработал программу предсказывающую революции. Эти двое предлагают свои услуги египетскому президенту Мубараку, получают солидный гонорар и предупреждают Мубарака, что по их прогнозу в ближайший год Египет ждет революция. Как отреагирует Мубарак? Наверное, понизит налоги, раздаст народу миллиард и на всякий случай приведет в боевую готовность тайную полицию. Эти профилактические меры сработают — год пройдет, а революция так и не случится. Мубарак потребует деньги обратно. «Ваш алгоритм не работает! — заявит он ученым. — Лучше бы я себе еще дворец построил, чем бессмысленно деньги потратил». «Но революция потому и не произошла, что мы вас предупредили», — скажут в свое оправдание ученые. «Так вы из тех пророков, чьи предсказания не сбываются? — ухмыльнется Мубарак и велит охране их схватить. — Я мог бы десятки таких набрать на каирском базаре — причем за гроши».